ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Апрель 14, 2016

— Ваше последнее дело — Савченко. Вы взялись за него потому, что оно громкое, раскрученное?

— Ну да, это был громкий инфоповод, — отвечает Вован. — Нам было странно, что Савченко голодает уже сколько?.. С декабря.

— Да, из-за медийности взялись, — подключается Лексус. — Это дело волнует всю страну.

— А вас волнует?

— Волновало, — отвечает он же. — Мы считали, что она всех обманывает, утверждая, что не ест так долго. Исхудавшей и осунувшейся Савченко не выглядит. Во время выступления в суде она была, можно сказать, полна сил, — в голосе Лексуса нескрываемая ирония. — Тут явно какие-то энергетические смеси хорошо действуют.

— Это любому здравомыслящему человеку понятно, — вставляет Вован.

— И все обсуждали: голодает или нет?.. А мы подумали, почему бы не узнать ответ на этот вопрос у первого лица. И если до Савченко нельзя дозвониться, то можно ей хотя бы написать.

— Вы говорите, «любому здравомыслящему человеку понятно». А если «и так понятно», в чем тогда польза вашего дела?

— Были и те, кому не понятно, — отвечает Лексус. — Были те, у кого оставалась доля сомнений. У нас не было цели показать, что голодовка фиктивная. Мы хотели показать, что весь этот процесс — фарс и со стороны Савченко, и со стороны ее адвоката, и со стороны киевских властей. Просто весь процесс шел по их правилам, а мы его немножко поменяли.

— Адвокат вообще не занимается ее защитой. Да и ей эта защита не очень-то нужна. Процесс для них — это политическая акция, перформанс. Ну и адвоката они выбрали соответствующего. Хоть одно дело вспомните, которое бы он выиграл! Мы пересмотрели все его интервью, когда готовились. Составили его психологический портрет. Придумали основные направления: о чем можно у него спросить, что можно ему предложить от лица Порошенко, что поручить — так, чтобы адвокат сказал, а Савченко, как он говорит, сделала. Прежде чем звонить, мы всегда просчитываем варианты разговора. И, как правило, наши представления о человеке после звонка оправдываются. Мы очень редко удивляемся.

— Уже на протяжении последних лет было ясно, что это за человек — адвокат Фейгин, — продолжает Лексус. — Он не защитник, у него нет даже такого желания — защитить Савченко. Он хочет пиара.

— Вам не бывает жаль своих героев?

— А мы им жизни не ломаем, — отвечает он же. — Просто преподаем им урок на будущее. Дрессируем — в профессиональном смысле.

— Это вы разговаривали с Коломойским? — спрашиваю его.

— Да, все говорят, что мы с Губаревым похожи. Просто надо было постараться. Грим, свет приглушенный, еще ковер на стене был этакой фишкой, которая добавляла уюта… Он просто в комнате на стене висел. Я его специально не вешал, но получилось забавно! Я так и думал, что Коломойский оценит ковер.

— Почему Коломойский с таким очевидным удовольствием с вами разговаривал?

— А ему нужен был друг. Вокруг него одни враги и соперники. Нужен был кто-то другой, не подчиненный, — кто-то, с кем можно поговорить о жизни на равных.

— Коломойский — одинокий человек, — комментирует Вован.

— Дружбу-то за деньги не купишь. А с Губаревым у них, пожалуй, много общего. Оба они свою историю поменяли: один — на почве революции, другой эту революцию спонсировал и организовал…

— Правильно ли мне показалось, что за время разговора вы к нему привязались?

— Да, конечно. И я этого не скрываю. Мне он довольно-таки симпатичен.

— Чем именно?

— Какими-то своими человеческими качествами. Не всеми, но некоторыми — определенно.

— Просто он довольно харизматичный человек, — говорит Вован, — и располагает к себе.

— Причем любого: и врага, и друга, и всех остальных.

— Это расположение помогает забыть, что он спонсировал добровольческие батальоны?

— Нет, об этом мы не забывали никогда, — серьезно отвечает Лексус. — Если б мы об этом забыли, мы бы не выкладывали эти разговоры в сеть. Я бы сказал Коломойскому — «Я к тебе привязался и не стану твое имя порочить».

— Были ли колебания — выкладывать или нет?

— Нет, — быстро отвечает Лексус. — Разумеется, мы могли продать этот разговор ему же. Но мы этого не сделали, опубликовали все как есть.

— Коломойский часами общался по скайпу со своим врагом — «сепаратистом и террористом», поднимал с ним тосты, чокался через экран… Но ничего не изменилось — те, кто считал его героем, таковым и продолжили его считать. Вы думаете, что в сегодняшнем мире кого-то можно опозорить?

— А вы представьте такую же ситуацию, но только в России, — предлагает Лексус. — Еще идет чеченская война, и Жириновский общается с Дудаевым, говорит ему — «Молодцы, ребята! Вы свой дом защищаете». Что бы на следующий день было с Жириновским?

— Представьте, что было бы с российским политиком, который общается с Ярошем, — вступает Вован. — Но на Украине никаких претензий к Коломойскому высказано не было. Хотя вся украинская элита эти видео смотрела. Думаю, и Порошенко тоже.

— Но мало простых украинцев смотрело. А те, кто смотрел, не поверили, сказали: «Это фейк. Это не Коломойский, а актер подставной».

— Говорили: «Он подстригся, а на видео — с волосами». Просто несколько месяцев разговор шел, и он за это время подстригся.

— В тот момент его боялись убрать, у него действительно сила была, своя вотчина, и никто ему был не указ.

— Тут еще учтите такой факт, что это сделано в России. Простые украинцы спрашивали: «А если это исходит от ФСБ? Получится, мы идем на поводу у России и у ФСБ. Показываем им свою слабость».

— Получается, они зря стояли на Майдане, — без злорадства произносит Лексус.

— Был в разговорах момент, который вас тронул?

— Мне сложно сказать, что именно, но были такие моменты. Мне нравится в нем то, что он своих не бросает, что считает себя хозяином положения, контролирует многие вещи, собрал вокруг себя команду, которая считает его отцом и богом.

— И в которой ему не с кем поговорить?

— Он хочет говорить с теми, кто с ним на одном уровне. На Украине в тот момент не было таких людей. Ну, Ахметов. А с Порошенко Коломойский особо не дружил. Остальные были ниже рангом, на «ты» он с ними общаться не мог. А ему как раз на «ты» хотелось.

— Ваши друзья и знакомые вас не боятся? Я бы поостереглась с вами дружить. Возьмете, позвоните, разыграете…

— Нет, ну зачем? Мы же никого не разыгрываем, кроме политиков. Друзья — это вообще не по теме пранка! А те, кому мы звоним, сами себя компрометируют.

— У нас нет цели кого-то скомпрометировать, — подчеркивает Лексус. — Мы занимаемся общественным делом. И наша точка зрения на события не особо-то и отличается от мнения большинства.

— Но есть еще и меньшинство. Вы его мнение учитываете?

— А с меньшинством мы сегодня как раз и встретились. Мы встретили Фейгина сегодня! — улыбаясь, сообщает Лексус.

— Да. Но он убежал от нас. Обматерил и убежал.

— А кто был инициатором этой встречи?

— Мы просто сидели в кафе, завтракали, смотрим — за столиком соседним Фейгин с журналисткой сидит. Он давал интервью как раз про нас. Говорил: «Они кремлевские пропагандисты». Мы решили подойти поздороваться. Он был в шоке, — говорит Вован. — «Вы тут организовали кремлевскую спецоперацию!»

— Мы: «Успокойтесь, Марк Захарович. Мы еще долго думали — вы или не вы», — лениво подхватывает Лексус. — А он встал: «Сдрыснули отсюда оба!» Отвечаем: «С чего это мы должны уходить? Мы такие же граждане, как и вы. Спокойно пьем тут кофе». Он не дал нам ничего сказать, начал орать, угрожать, взял вещи, напоследок пообещал: «Я вами еще займусь!» — и убежал.

— Журналистка тоже в шоке была. Нам до сих пор перед ней неловко, не по себе как-то. Хорошая женщина сидела, он и ее обматерил — подумал, что это ее провокация. У Фейгина сейчас истерика в твиттере. Посмотрите, что он там пишет, — показывает экран телефона с записями из твиттера: «Сегодня по НТВ и Лайфньюсу вы услышите мой трехэтажный мат и угрозу… (далее следует слово, запрещенное к печати в РФ — «РР») двум обмудкам-пранкерам. Кстати, вид рахитичный у них». — Вот тут еще, — Вован проматывает ленту вниз, — «Прошу друзей звонить шаболде, представившейся якобы с ARD, похожей на бабушку Вована и Лексуса, по тел. (далее следует номер телефона журналистки — «РР»). Под видом корреспондента ARD прислали обтруханную шалашовку тип “ваганьково”. У пранкеров рожи с эпиляцией. Контора поиздержалась». — А вы не подскажете, что такое эпиляция? — спрашивает Вован.

— Удаление лишних волос, — отвечаю я.

— Неадекватный человек, — Вован трет подбородок.

— Ну, мы уже привыкли к нему, — говорит Лексус. — Просто бешеный какой-то.

— А ваша встреча — действительно случайность? Часто ли у вас бывают такие совпадения?

— Да, чистая случайность, — отвечает Вован. — Иногда кого-то встречаем неожиданно, но нет, не часто.

— Если вы героем выбираете человека, про которого всем все ясно, то на мнение большинства ваши записи никак не влияют. Да и меньшинство, кажется, не меняет свои взгляды. В чем тогда смысл вашей работы?

— Кроме большинства и меньшинства, есть еще люди, которые настроены нейтрально.

— Вы считаете, что общество не разделилось окончательно на противоборствующие лагеря? Кто-то еще удерживает нейтралитет?

— Есть люди, которые вообще ничего не слышали ни про какого Фейгина, — говорит Лексус. — И таких много. А наша история поможет им составить о нем впечатление.

— Вы не считаете, что такие процессы, как суд над Pussy Riot и над Савченко, нужны и самой России? Что они делят общество надвое и консолидируют большинство, лояльное власти?

— Это не суд над Савченко консолидировал большинство, — отвечает Вован. — Его консолидировала вся ситуация на Донбассе. Савченко стала всего лишь производным от этой ситуации. А Pussy… ну, даже не знаю… тут дело не в консолидации, а просто проявилось настроение общества, какая-то его реакция на трех странных девушек, забежавших в балаклавах в церковь.

— И тут на горизонте появился Фейгин, — говорит Лексус, кажется, обнаруживая еще одну привязанность к очередному герою своего розыгрыша. — И попытался из хулиганства сделать политику. Такие же хулиганы прибивают свои гениталии к Красной площади…

— Вот давайте мы тут сейчас подожжем что-нибудь! — предлагает Вован. — Скажем, что это перформанс у нас такой. Но мало кто после этого сочтет нас художниками.

— Многие и вашу деятельность считают хулиганской…

— Да, то, что мы делаем, для них «некреативно», — иронично соглашается Лексус. — Это… — он делает паузу в поисках подходящего слова, — это фээсбэшно. У нас нет цели хулиганить, развлекаться, над кем-то шутить. Все-таки первичная цель — получение информации.

— В принципе, это своего рода журналистика. Мы же не позвонили Фейгину, чтобы сказать в трубку: «Ты дурак!» и таким образом посмеяться над ним.

— Но назвать себя журналистами мы все-таки не можем. У СМИ есть своя этика. Мы — независимый креативный класс.

— Какое у вас образование?

— У меня юридическое, у Алексея — экономическое. Я три года работал журналистом по теме шоу-бизнеса. У нас, скорее, аналитический склад ума, и мы понимаем, чего хотим.

— Чего вы хотите?

— Показать правду, — отвечает Вован. — Показать истинное лицо человека, докопаться до его скрытых мотивов.

— У других не получается это сделать, а у нас получается.

— Официально же никто не скажет того, что нам говорят. Тот же Коломойский рассказывал, как он для Яценюка запускал фейковый рейс эконом-класса. Купил целый самолет с массовкой, тот прилетел в Днепропетровск, Яценюка пофотографировали, якобы он эконом-классом летает… А когда он вышел, самолет со всей массовкой развернулся и улетел обратно. Коломойский же не скажет вам этого в интервью.

— Кому вы хотели показать истинное лицо этого человека?

— Рядовому зрителю. Например, по телевизору говорят: «Этот человек — герой». А в сети люди видят обратное. Они один раз не поверят, второй, четвертый, да даже и десятый. Но на одиннадцатый в головах что-то щелкнет.

— В начале разговора вы сказали, что ваши представления о герое всегда совпадают с тем, как он раскрывается в разговоре. Вы сами ничему не удивляетесь — так чем же вы хотите удивить общество, людей?

— Почему? Меня в Коломойском удивляли какие-то гуманные моменты.

— То есть вы в них верили, когда он с такой стороны раскрывался?

— Нет, не верил тогда и не верю сейчас.

— Тогда что же вас удивляло?

— Каких-то слов не ожидаешь услышать от человека, которого все рисуют дьяволом. А он вдруг говорит тебе вполне гуманные вещи.

— Мне кажется, вы действительно привязались к нему. Как же вы могли его не пожалеть?

— Как не пожалеть? — Лексус держит паузу. — Не я его отправил в отставку, это сделали другие люди. А они и так о нем все знали. У нас терзаний не было вообще. Нет, не было.

— Вообще не было, — подтверждает Вован.

— Мы относимся ко всему хладнокровно. Мы, прежде чем начать, все взвешиваем.

— А люди сами раскрывают свои темные стороны.

— Вы думаете, мы подружились с Коломойским? — спрашивает Лексус. — Это не было дружбой. Он дружил не со мной, а с Губаревым. Вернее, с имитацией Губарева.

— И он не просто так дружил, — говорит Вован. — Он понимал, чего от этой дружбы хочет. А хотел он пробраться на Донбасс, на территорию Ахметова.

— Коломойский умел быть хамелеоном. Он мог произвести на тебя впечатление, и ты счел бы его своим другом, но в то же время за глаза он говорил бы о тебе совсем иное. Мы с самого начала это понимали.

— А с Фейгиным кто разговаривал?

— Алексей. А я был «секретарем Порошенко».

— Алексей, вы разговаривали таким вальяжным голосом уставшего от жизни человека… Как вы сумели так перевоплотиться?

— Просто мы на самом деле устали. Вы думаете, легко писать официальные письма, которые будут зачитывать перед прессой? Мы впервые работали в жанре спичрайтеров. Общение с Фейгиным на этом фоне было уже второстепенным! Самым сложным было написать письмо грамотно.

— Почему вы решили стать пранкерами?

— Движение пранкеров существует давно, — отвечает Вован. — В первооснове своей оно было откровенно хулиганским. Подростки звонили звездам. Однажды я нашел диск с этими записями, где Собчак, Моисеев и Киркоров страшно матерятся. Подумал: «Не может такого быть!» Они же по телевизору совсем другие. Полез в интернет, нашел сайт пранков, стал слушать, подумал — может, и мне что-то для них записать? Мы же не сразу занялись политикой. Мы тоже звонили раньше всяким звездам.

— Но мы с тех пор выросли.

— А какие цели вы преследовали, общаясь со звездами?

— Развлекались… Хотели посмотреть на публичного человека с другой стороны, — говорит Вован. — По телевизору мы видим, как Волочкова говорит о нравственности, морали, как она, бедная, страдает из-за того, что ее выгнали из Большого Театра. Звонишь ей, а она тебе про «ебалет» рассказывает.

— Что такое «ебалет?»

— Это мат. Мы звонили, спрашивали, а когда будет такой-то спектакль. А она на три буквы посылала. Говорила: «Тебе тут про ебалет никто не скажет. А мой муж поймает тебя и…»

— Это был большой контраст между публичным и реальным образом.

— По телефону некоторые люди отвратительны. А для телезрителей они примеры для подражания. На них равняются.

— Записи, которые вы делали, как-то меняли общественное мнение?

— Нет, — отвечает Вован. — Их не так много людей слушало.

— Но сейчас наша работа переходит в плоскость СМИ. Сейчас мы уже политику меняем.

— Почему вы испытываете потребность копаться в таких проявлениях человеческой натуры? Зачем читать твиттер Фейгина? Зачем звонить людям, которые обкладывают вас матом?

— В том-то и дело, что мы берем чью-то безумную агрессию и преобразуем ее в положительную энергию, — отвечает Вован, — которая людям нравится.

— А вы представьте: звоните вы президенту Украины Петру Порошенко, и он вас обкладывает трехэтажным матом. Разве это не смешно? Люди бы не злились, а смеялись: «Надо же, какой дурак!»

— Позвонив президенту Турции Эрдогану от лица Порошенко, вы сумели его чем-то удивить?

— Эрдоган удивился, — отвечает Вован. — И он бы удивился еще больше, если б знал, кто такой Олег Ляшко, который, по обещанию Порошенко, будет парить его в бане (пранкеры, позвонив от лица Порошенко Эрдогану, пообещали отвести его в баню, где его попарит Олег Ляшко — «РР»). Но мы надеемся, что Эрдоган все-таки навел справки о Ляшко. Порошенко, кстати, все четко повторяет следом за нами. То есть сначала мы с кем-то говорим от его имени, потом он выдает то же самое. Например, мы позвонили Эрдогану, а через несколько недель Порошенко с ним встретился, и они обсуждали те же вопросы, которые мы с Эрдоганом обсуждали от лица Порошенко! Или возьмите Савченко. Мы ей написали письмо, и Порошенко тут же заявил: «Именно об этом я и говорил». Но тогда почему он сам не написал ей такого письма — чтобы она не губила себя ради своих родственников? Да ему плевать было просто! Если бы она умерла, он был бы счастлив сделать из нее икону: «Убили в застенках режима!» Он говорил: «Надя, крепись…» А о том, чтобы она прекратила голодовку, не было и речи.

— Но после нашего разговора с Фейкиным, — Лексус делает упор на «к» в искаженной фамилии адвоката, — он как раз встретился с ним и все это передал на словах. — Мы поняли для себя, что в отношениях двух стран, России и Украины, ничего оперативно не решается. Небо для авиации закрыли, и никто друг с другом больше не связывался. В результате переговоры об открытии воздушных перелетов между Россией и Украиной вели мы. Неделю их вели. Звонили на Украину от лица министра транспорта России, от лица директора «Аэрофлота». При этом, когда мы звонили министру инфраструктуры Украины, он говорил: «Вы знаете, уже шесть часов. Мой рабочий день закончен. Я уезжаю».

— Типа «мне плевать», — вставляет Вован.

— Да, мол, мне плевать, что закрыто небо в Россию для граждан моей страны. При этом ущерб в большей степени наносится Украине. Приходилось нам брать решение проблемы на себя. И в какой-то момент мы спросили себя: «А кому все это надо? И зачем мы это делаем?»

— И зачем же?

— Ну, все-таки переговоры, начатые нами, состоялись в Брюсселе. Благодаря нам. Мы их назначили. Самое смешное, что когда украинская сторона прилетела в Брюссель, они рано утром позвонили нам и говорят: «У нас нет номеров телефонов вашей контактной группы. Дайте контакты». Пришлось нам с утра звонить в министерство транспорта России и просить контакты от лица Украины. Потом украинская сторона узнала, что это были пранкеры, и говорит: «Ну, хорошо, спасибо, что поспособствовали».

— Украинская сторона сказала, что вообще разницы не заметила между реальным министерством и пранкерами, — говорит Вован.

— Вы вмешиваетесь в политику и имеете шанс повернуть ход истории. Кем вы себя ощущаете?

— Простыми пранкерами, — отвечает Лексус.

— А чувство собственной значимости возросло?

— Ну… мы же не члены правительства, — хмыкает Вован.

— А хотите ими стать?

— Зачем? Гражданское общество в нашей стране само по себе хочет что-то поменять, — Лексус переглядывается с Вованом. — У нас есть ощущение, что мы как граждане нашей страны делаем для нее что-то полезное.

— В общем, вы патриоты?

— Ну да.

— А почему нет? Что плохого в том, что мы пытаемся сблизить Россию и Украину?

— Но в результате вашей деятельности граждане Украины к вам очень плохо относятся.

— Знаете, люди меняются. Сегодня у них такая точка зрения, а завтра — другая, — философски замечает Лексус. — На Украине каждые четыре года майданы. Там общественное мнение как погода меняется.

— Я уже поняла, что вы жалости и сострадания к своим героям не испытываете. А испытываете ли вы муки совести?

— Из-за Коломойского? — уточняет Вован.

— Я понимаю ваш вопрос, — кивает Лексус. — Но есть такое ведомство — СВР. Его сотрудники живут за рубежом и занимаются тем, что приближаются к элитам и пытаются добыть у них какую-то информацию. Мы с ними отчасти близки, потому что все это делается на благо нашей страны.

— Чем конкретно близки?

— Методами и отношением к тому, что мы делаем. Целями. Сложно представить, чтобы разведчик проникся симпатией к своему объекту, — говорит Лексус.

— Такова ваша психологическая защита?

— А зачем нам защита?

— Потому что то, чем вы занимаетесь, — обман.

— Но мы же не журналисты, — пожимает плечами Лексус. — У нас нет журналистской этики.

— А общечеловеческой?..

— Наш обман не несет зла, — отвечает Вован.

— А вы не расценивайте это как обман, — говорит Лексус. — Они тоже обманывают.

— Получается — нужно следовать дурным примерам?

— А если кто-то обманывает ваш народ? — без иронии и без ноток оправдания в голосе спрашивает Лексус. — Мы вот считаем, что имеем полное право обмануть такого человека. Ну да… это не совсем этично, скажем так… но другого способа-то нет.

— Мы не хотим, чтобы человек страдал, — говорит Вован. — Мы не причиняем ему ущерба.

— Вы считаете, что никто из ваших героев не пострадал?

— Вряд ли, — отвечает Вован. — Мы с такими политиками общаемся, с людьми такого уровня… Известно, что политика — дело довольно грязное, и если они дошли до таких высот, то… Ну о каком сострадании может идти речь, если он — Коломойский?

— Вы не допускаете, что Коломойского серьезно задел ваш розыгрыш? — обращаюсь с вопросом к Лексусу. — У него появился долгожданный друг и всякое такое…

— Мне тоже приходилось страдать. И что теперь? Мы бы с ним никогда не подружились. Дружил-то он не со мной.

— Почему вы отказываете в праве на страдание Фейгину?

— Нет, ну Фейгин у меня лично даже симпатию вызывает… в каком-то смысле…

— Только непонятно в каком, — озадачивается Вован.

— Нет, его психические отклонения меня не сильно трогают, — смеется Лексус. — Но подкупает то, что человек берется за заведомо проигрышные дела. Пусть ведет их непрофессионально, но адвокатский порыв — хороший. Мы же не бездушные. Мы просто малоэмоциональные… Такая у нас работа.

— Вы хотели бы войти в политику?

— Чтобы стать политиками, — говорит Вован, — нужны очень большие финансы и известность.

— В известности вам не откажешь!

— Она не такая большая. Ее недостаточно даже для того, чтобы в Госдуме баллотироваться. У нас в апреле-мае стартует проект на одном из крупных телеканалов.

— Станете звездами?

— Мы пранкеры, мы не имеем права быть звездами, — отвечает Вован. — Мы, наоборот, высмеиваем звездную болезнь. «Вот я весь из себя великий артист, а ты никто!» — мы не должны становиться такими. Это бы стало нашим самым большим жизненным поражением.

— Факт, — соглашается Лексус.

— Вы говорите, что показываете другим истинное лицо публичного человека. А что с этого лица нужно снять?

— Маску, — говорит Вован. — Их маску. Флер, который они на себя напускают.

— Человека нужно поместить в стрессовую ситуацию. Мы это делаем. Не каждый день Порошенко звонит Фейгину. И как он себя поведет в этой ситуации? Может даже заставить Савченко признать свою вину, чтобы угодить Порошенко.

— Вы не боитесь сами когда-нибудь стать жертвами пранкеров?

— А что такого можно о нас узнать? — спрашивает Вован. — Мы не политики. Политики должны быть социально ответственными перед обществом. От них все же зависят судьбы людей. А мы осуществляем вот такой своеобразный гражданский контроль. Можно ли тебя такими звонками спровоцировать и скомпрометировать — от тебя самого зависит.

— Путин знает о вас?

— Конечно. Он же комментировал наш звонок Элтону Джону (пранкеры звонили певцу от лица Президента РФ, после чего Путин сам позвонил Элтону Джону — «РР»).

— Вам лестно, что о вас знает глава страны?

— Ну… одно дело, если б он с нами встретился, а так…

— Вы никогда не будете его разыгрывать?

— Сейчас нет. А потом посмотрим, — говорит Вован. — Пока политическая ситуация такая, что лучше этого не делать. Это может быть воспринято как слабость России.

— Он все-таки национальный лидер, как ни крути.

— Эрдоган — тоже национальный лидер…

— Но не наш! А этот — наш, — говорит Лексус. — Получается, что мы посмеемся над лидером наших сограждан, над миллионами наших людей.

— А он не заслуживает того, чтобы над ним посмеялись?

— Не сейчас, — отвечает Вован.

— Когда есть Украина, Турция и не то чтобы внешняя угроза, но, во всяком случае, санкции. Мы тем самым нанесем урон собственной стране.

— А почему вы так печетесь об имидже страны?

— Да потому что мы ее граждане!

— Мы вообще-то здесь живем.

— Здесь живет и масса инакомыслящих.

— Но это меньшинство не сумело нас ни в чем переубедить, — качает головой Лексус.

— Кем вы мечтали быть в детстве?

— Космонавтом, — отвечает Вован. — Я с радостью полетел бы в космос.

— Рассчитываете увидеть там что-то, что смогло бы вас удивить?

— А вы что, часто бываете в космосе?

— Но я и с Коломойским, и с Эрдоганом нечасто разговариваю…

— Коломойский — это ерунда. А вот полететь в космос… Мы должны думать о космосе. Космос — наше будущее!

— Вы просто верите в то, что Коломойский откровенничал, — обращается ко мне Лексус. — Откровенничал, но лишь до определенной степени. А я ему не верю. Есть такие люди, которые могут в разговоре с каждым по-своему раскрыться, но всякий раз откровения будут разные. Что-то было сказано по правде, а что-то — нет. Он спрашивал у меня, то есть у Губарева: «Зачем мы убиваем друг друга?» А у меня тогда встречный вопрос: «Зачем ты сам это делаешь своими руками? Зачем финансируешь батальоны?»

— Наверное, глупо будет звучать, но будущее человечества выше этих мелких дрязг и войн, — говорит Вован. — Цунами в Тихом океане унесло жизни сотен тысяч человек. И что? Один популярный человек может принести больше информационного шума, чем известие об этой сотне тысяч. Все зависит от подачи информации. Если бы среди жертв цунами затесалась какая-нибудь знаменитость, то написали бы: «Ой! Погиб такой-то, а с ним еще девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять человек». Скажете, несправедливо? А жизнь вообще несправедливая. Поэтому надо думать о космосе. Смешно же звучит? Коломойский, Эрдоган, Путин — все это актуально сейчас и будет актуальным еще десять лет. А через сто лет? Дозвониться до Эрдогана — ерунда по сравнению с выходом в космос. Ну, президент… что ж тут такого?

— Вы так и ушли от ответа вопрос, хотели бы вы сами стать политиками.

— Я бы все-таки лучше в космос полетел, — серьезно говорит Вован. — Есть только желание сделать что-то для страны. Что-то хорошее, — последние слова он повторяет несколько раз. — А политики болтают что-то по телевизору, но от них ничего не зависит. Зачем рваться туда, где от тебя ничего не зависит?

— На что вы живете?

— На деньги ФСБ. Шутка. С начала года мы штатные сотрудники одного из телеканалов.

— Алексей, а вы не хотите в космос?

— Я — нет, и никогда не хотел. А зачем? Мне и на земле хорошо. Надо с земными делами разобраться сначала. Меня устраивает то, кем я здесь являюсь.

— Кем же вы являетесь?

— Мы пранкеры!

— Русскому человеку это слово ни о чем не скажет. Объясните, пожалуйста, по-русски, кто такие пранкеры.

— Мы те, кто показывает публичных людей такими, какие они есть.

— А вы когда-нибудь находите в них космос?

— Нету у них космоса никакого. Наши герои — очень приземленные люди.